Уйду немного в сторону от наших жарких дебатов. Так совпало, что я давно собираю информацию о генерал-лейтенанте Утвенко Александре Ивановиче. Человек, который сделал редкую даже для войны карьеру. В 1941 году - майор, а в 1945 - генерал-лейтенант. И вот в восспоминаниях Константина Симонова нахожу запись его разговора с Утвенко. И тут же натыкаюсь на сообщение в этой ветки форума, где человек пишет про Симонова:
"Какое же было наше удивление и возмущение, когда в очередном номере фронтовой газеты появилась статья К. Симонова “Разгром фашистской батареи”, где что ни слово то ложь. Ложь, что при этом уничтожено до 400 фрицев и рассеяно до 1000 фашистов! Я возмутился, тем более что ребята над этой ложью подтрунивали и шутили. Об этих разговорах прослышал комиссар дивизии и сказал мне словами великого Суворова “Чего их считать, пиши больше, тем лучше для нас!” На этой шутливой ноте и прекратили проблему связанную с военкором К. Симоновым. Но горчинка все же осталась на всю жизнь, как память об этой встрече на фронте"
А вот "мой" кусок из Симонова:
"Человек военный до мозга костей, умеющий держать себя в руках, в ту ночь он вспоминал пережитое, не сдерживая чувств и не стыдясь слез (имеется ввиду Утвенко).
«…На Западном фронте был контужен, потом ранен тремя пулями в руку, в ногу и в грудь, под Рузой почти под Новый год. Лечился до марта. (…)
С самых первых дней было туго с едой — слишком далеко от всего оторвались в степях. 6 августа стало нечего есть. Варили и ели пшеницу, драли ее на самодельной крупорушке. К 9-му есть было уже совсем нечего. (…)
11 — го с четырех часов утра снова начался бой. Нас бомбили и атаковали танками. Общий бой шел до полудня, а потом нас рассекли на группы.
Сопротивлялись до конца. Я сам пять раз перезарядил маузер. Секли из автоматов. Несколько командиров застрелилось. Было убито до тысячи человек, но жизнь продали дорого. Один вынул из кармана листовку и пошел к немцам. Галя, наша переводчица штаба дивизии, крикнула: смотрите, гад, сдается! И выстрелила по нему из маузера.
Танки били по нас в упор. Я стрелял из последней пушки. У пушки кончились снаряды, шесть расчетов было выбито, адъютанта убили. Немцы подскочили к орудию, я прыгнул с обрыва в болото, метров с девяти, там осока высокая. Снаряд ударил в ногах и всего завалил грязью. Сверху на обрыве сидели немцы, а я то терял сознание, то слышал, что говорили. Отовсюду еще доносились выстрелы.
Уже в темноте с двумя бойцами выполз наверх, на следующий обрыв. Там нашли еще четырех человек, потом набралось Двадцать. День пересидели в подсолнухах.
В сорок первом году тоже выходили из окружения. Осенью я плыл через реку Угру, разламывая ледяную корку. Виски кололо, как иголками, но выбраться, выбраться… И выбрался!
Но это все семечки по сравнению с нынешним, летним, где за каждый грамм воды — драка. За воду ходили драться. Бросали гранаты, чтобы котелок воды отбить у немца, а жрать было нечего. (…)
Набралось сто двадцать человек с оружием, и переплыли через Дон. Утонуло восемь человек. Днем шли группами по азимуту. Ночью собирались.
У меня температура была до сорока. Новый мой адъютант Вася Худобкин — фельдшер, акушер; он должен был женщин лечить, а ему пришлось мужчин. Но он больше немца убил, чем наших вылечил. И через Дон переплыл без штанов, но с автоматом.
После переправы через Дон, я собрал шестьсот человек с оружием, и мы еще с 16 по 25 августа держали оборону под Алексеевкой».
Это не газетная статья, которая должна была подчиняться определенным правилам игры того времени, а некие черновые записи для себя.
И все же, на ваш взгляд, что в этой заметке Симонов мог "набаянить"? Что только один с листовкой пошел к немцам?
От себя добавлю точные факты из биографии Утвенко.
Выход из окружения под Вязьмой в октябре 41 - было,
Ранение под Рузой в декабре 1941 и лечение в госпитале - было,
Второе окружение на Дону в 1942 и выход из него - тоже было.